Дети и внуки маяковского их судьба. Дети маяковского, их судьба. Другая фамилия и одна встреча

Исследователи жизни и творчества Владимира Владимировича Маяковского прекрасно знали, что поэт был человеком ветреным. Помимо Лили Брик, которую многие считают главной любовью всей его жизни, у мастера слова в жизни хватало других женщин.

А вот ребенок у Владимира Владимировича был лишь один, причем внебрачный . Глеб-Никита появился на свет благодаря интрижке литератора с художницей Елизаветой Лавинской. Но в 1991 году внезапно выяснилось: всё это время у поэта за океаном жила родная дочь !

В 1925 году советский деятель культуры приехал в Штаты в творческую командировку. Там за ним закрепили гида и переводчика Элли Джонс .

На самом деле женщину звали Елизавета Зиберт, она была дочерью вовремя уехавшего из России промышленника. По свидетельствам очевидцев, между поэтом и образованной красавицей сразу вспыхнула искра.

Маяковский и Джонс практически не расставались. На всех приемах пара появлялась исключительно вместе. Вдвоем они ходили не только на светские рауты и на встречи с издателями.

Влюбленные бродили по Нью-Йорку, любовались достопримечательностями. Именно тогда, по словам дочери поэта, мужчина написал стихотворение «Бруклинский мост ».

Бурный роман пары длился три месяца. Когда Маяковский уехал из Америки, Элли уже была беременна.

Вскоре на свет появилась Эллен Патрисия , единственная дочь поэта. К сожалению, сам Владимир Владимирович смог увидеться с ней лишь единожды в Ницце, когда маленькой Пэт было три года.

Узнав от общих знакомых, что возлюбленная с дочкой находятся неподалеку, Маяковский примчался к ним из Парижа, где пребывал в тот момент.

Дочь помнит его очень смутно, но с уверенностью говорит: к ней знаменитый отец относился очень нежно и трепетно . После короткого свидания в Ницце в 1928 году мужчина писал своим «двум Элли », мечтая о новой встрече.

С собой Маяковский увез фотографию дочери. По словам друзей поэта, фото обосновалось на его письменном столе. К сожалению, после загадочной смерти в вещах литератора как следует похозяйничала Лиля Брик .

Женщина тщательно изничтожила практически все свидетельства наличия у Владимира Владимировича дочери. Пропустила она лишь страничку в записной книжке, где неподалеку от нью-йоркского адреса было написано «дочка».

Мать Патрисии очень боялась, что власти СССР расправятся с ее малышкой. Еще до рождения девочки к женщине приходил какой-то комиссар и расспрашивал, от кого ребенок.

Нельзя также забывать, что Лиля Брик имела связи в НКВД . К счастью, наследница авторских прав Маяковского то ли не захотела, то ли не смогла устранить маленькую соперницу.

Ребенку дал фамилию Джордж Джонс . Когда-то Элли вступила с этим мужчиной в фиктивный брак, чтобы сбежать из СССР, а теперь старый друг помог ей второй раз.

Позже дочь Маяковского вышла замуж и родила сына. Лишь на склоне лет, когда Союз приказал долго жить, женщина раскрыла тайну своего происхождения, назвавшись Еленой Владимировной Маяковской.

В ролике ниже ты сможешь увидеть часть телепрограммы , гостем которой была Патрисия. После этих кадров все сомнения о том, действительно ли женщина является дочерью поэта, пропадают. Семейное сходство видно невооруженным глазом!

Перу Патрисии принадлежит книга «Маяковский на Манхэттене: история любви », описывающая отношения ее родителей. Женщина верила, что ее отец не покончил с собой, а был убит, и до конца жизни отстаивала эту точку зрения.

Увы, сегодня дочери Маяковского уже нет в живых. Она скончалась 1 апреля 2016 года и была кремирована. Елена Владимировна завещала, чтобы ее прах развеяли над могилой отца…

Автор статьи

Виктор Гриневский

Самый экстраординарный редактор нашего дружного коллектива. Настоящий мастер слова. Человек, который одной фразой способен поставить в тупик или рассмешить до колик. Виктор - тот еще любитель животных, поэтому о котиках, собачках и прочей дичи пишет с особым энтузиазмом. Его тексты никогда не бывают скучными, и, читая их, ты наверняка не раз в этом убедишься.

- Елена Владимировна, вы встречались со своим отцом всего раз в жизни...

Да. Мне было всего три года. В 1928 году мы поехали с мамой в Ниццу, она там решала какие-то иммигрантские вопросы. А Маяковский в это время был в Париже, и наша общая знакомая сообщила ему, что мы во Франции.

- И он сразу приехал к вам?

Да, как только он узнал, что мы в Ницце, то сразу примчался. У моей матери чуть не случился удар. Она не ожидала увидеть его. Мама рассказывала, что он подошел к дверям и сказал: «Вот я и здесь».

- А сами вы что-нибудь помните?

Все, что я помню, - это длиннющие ноги. А еще, вы можете мне не поверить, но я помню, как я сидела у него на коленях, его прикосновения. Я думаю, это кинестетическая память. Я помню, как он обнимал меня. Еще мне мать рассказывала, как он умилялся, когда видел меня спящей в кроватке. Он говорил: «Наверное, нет ничего более притягательного, чем спящий ребенок». Был еще случай, когда я рылась в его бумагах, мама увидела это и шлепнула меня по рукам. А Маяковский сказал ей: «Ты никогда не должна бить ребенка».

- Но вы больше никогда не встречались?

Нет, это была единственная встреча. Но для него она была очень важной. После этой встречи он послал нам письмо. Это письмо для моей мамы было самым главным сокровищем. Оно было адресовано «К двум Элли». Маяковский писал: «Две милые мои Элли. Я по вам уже соскучился. Мечтаю приехать к вам. Напишите, пожалуйста, быстро-быстро. Целую вам все восемь лап...». Это было очень трогательное письмо. Больше он никому не писал таких писем. Отец просил о новой встрече, но ее не случилось. Мы с мамой поехали в Италию. Но Маяковский увез мою фотографию, сделанную в Ницце, с собой. Его друзья рассказывали, что эта фотография все время стояла у отца на столе.

- Но ее порвала Лиля Брик, не так ли?

Я знаю из авторитетных источников, что, когда он умер, Лиля Брик пришла в его кабинет и уничтожила мои фотографии. Я думаю, дело в том, что Лиля была наследницей авторских прав, и поэтому мое существование для нее было нежелательным. Однако одна запись в его записной книжке осталась. На отдельной странице там написано только одно слово «Дочка».

- Но ведь и ваша мать тоже не спешила рассказывать о вашем существовании.

Моя мать очень боялась, что о моем существовании узнают власти в СССР. Она рассказывала, что еще до моего рождения к ней приходил какой-то гнусавый комиссар и спрашивал, от кого она беременна. И она очень боялась Лили Брик, которая, как известно, была связана с органами НКВД. Моя мать всю жизнь боялась, что Лиля достанет нас даже в Америке. Но, к счастью, этого не случилось.

Ваша мать фактически увела Маяковского у Лили Брик, верно?

Я думаю, на тот момент, когда Маяковский приехал в Америку, его отношения с Лилей были в прошлом. Любовь отца к моей матери, Элли Джонс, поставила точку в их отношениях.

- Биограф Маяковского Соломон Кемрад в одной из «американских» записных книжек поэта нашел запись на английском языке: 111 West 12 st. Elly Jones . Там жила ваша мать?

Да, у моей матери Элли Джонс была квартира на Манхэттене. В плане денег она всегда чувствовала себя свободно. Дед был успешным бизнесменом, состоятельным человеком. Кроме того, мать работала моделью и переводчиком: она знала пять европейских языков, выучила их еще в школе, в Башкирии, маленькой девочкой. Она работала с американской администрацией. Мать всю жизнь посвятила тому, чтобы попытаться объяснить американцам, что такое русская культура, кто такие русские люди. Она была настоящей патриоткой. И меня учила тому же.

А по происхождению она немка из Башкирии?

Да, ее русское имя - Елизавета Зиберт. История семьи со стороны матери вообще удивительная. Мои предки приехали из Германии в Россию по приказу Екатерины Великой. Тогда развивать Россию приехало очень много европейцев, Екатерина всем им обещала свободу вероисповедания. Дед был успешным промышленником. А потом произошла революция.

Как вашему деду удалось вывезти семью в разгар революции?

Оставаться в России было небезопасно. Если бы они не уехали, их в лучшем случае раскулачили бы и сослали в лагеря. Семья матери жила в Башкирии в большом доме. Это довольно далеко от Москвы, и революционные настроения туда дошли не сразу. Когда в столице произошла революция, один из друзей моего деда посоветовал ему уезжать из страны, сказал, что скоро придут люди с оружием. У деда оказалось достаточно денег, чтобы вывезти всех в Канаду. Мое личное мнение состоит в том, что если бы в Советском Союзе не преследовали так называемых кулаков, не ссылали их, а дали возможность работать, то это бы очень помогло тогда развить советскую экономику.

- Однако ваша мать не поехала со всей семьей, не так ли?

Да она провела еще какое-то время в России. Мать работала на благотворительную организацию в Москве, никто не догадывался о ее кулацком происхождении. Тогда она и познакомилась с англичанином Джорджем Джонсом, работавшим на ту же организацию; вышла за него замуж и уехала в Лондон, а потом в Нью-Йорк. Думаю, что брак был скорее фиктивным. Мать хотела уехать к своей семье, Джордж Джонс помог ей. К тому времени как она встретила Маяковского, с мужем она уже не жила...

- А как она познакомилась с Маяковским?

Впервые она увидела отца еще в Москве, на Рижском вокзале. Он стоял с Лилей Брик. Мать говорила о том, что ее поразили холодные и жестокие глаза Лили. Следующая встреча, в Нью-Йорке, произошла в 1925 году. Тогда Маяковскому чудом удалось приехать в Америку. Напрямую в США попасть было невозможно, он ехал через Францию, Кубу и Мексику, почти месяц ждал разрешения на въезд. Когда он прибыл в Нью-Йорк, его пригласили на коктейль к одному известному адвокату. Там же была и моя мать.

- Что она рассказывала об этой встрече?

Мама интересовалась поэзией, читала ее на всех европейских языках. Она вообще была очень образованной. Когда их с Маяковским представили друг другу, она чуть не сразу же спросила его: «Как вы пишете стихи? Что делает стихи стихами?» Маяковский же почти не говорил на иностранных языках; естественно, ему понравилась умная девушка, которая говорит по-русски. К тому же мать была очень красивой, ее часто приглашали работать моделью. У нее была очень натуральная красота: у меня сохранился портрет работы Давида Бурлюка, сделанный, когда они все вместе были в Бронксе. Маяковский, можно сказать, влюбился в мою мать с первого взгляда, уже через несколько дней они почти не расставались.

- Вы знаете, куда чаще всего они ходили? Какие любимые места были у Маяковского в Нью-Йорке?

Они вместе появлялись на всех приемах, вместе встречались с журналистами и издателями. Ходили в зоопарк в Бронксе, ходили смотреть на Бруклинский мост. И стихотворение «Бруклинский мост» было написано сразу после того, как он посетил его с матерью. Она первой это стихотворение услышала.

Вы наверняка проводили расследование, когда писали книгу про Маяковского в Америке. Кто-то видел ваших родителей вместе?

Да. Как-то я была в гостях у писательницы Татьяны Левченко-Сухомлиной. Она рассказала мне, как в те годы встретила Маяковского на улице и разговорилась с ним. Поэт пригласил ее с мужем на свой вечер. Там она увидела Маяковского с высокой и стройной красавицей, которую он называл Элли. Татьяна Ивановна рассказала мне, что у нее сложилось впечатление, что Маяковский испытывал к своей спутнице очень сильные чувства. Он ни на минуту не отходил от моей матери. Мне это было очень важно, мне хотелось подтверждения, что я родилась в результате любви, - хотя внутренне я знала это всегда.

- Ваша мать была единственной женщиной в жизни Маяковского на тот момент?

Да, я в этом вполне уверена. Мама рассказывала, что он был с ней очень бережен. Он ей говорил: «Будь верна мне. Пока я здесь - только ты одна». Отношения их продолжались все три месяца, пока он был в Нью-Йорке. Мать рассказывала, что он звонил ей каждое утро и говорил: «Служанка только что ушла. Твои заколки кричат о тебе!» Сохранился даже рисунок, сделанный Маяковским после ссоры: он нарисовал мать, со сверкающими глазами, а ниже свою голову, смиренно склоненную.

- Нет ни одного стихотворения, напрямую посвященного вашей матери?

Она рассказывала, что один раз он ей говорил, что пишет про них стихотворение. А она запретила ему это делать, сказала: «Давай сохраним наши чувства только для нас».

Вы ведь не были запланированным ребенком?

Маяковский спрашивал маму, предохраняется ли она. Она тогда ему ответила: «Любить - это значит иметь детей». При этом она нисколько не сомневалась, что они никогда не смогут быть вместе. Он тогда сказал ей, что она сумасшедшая. Однако в одной из пьес эта ее фраза использована. «От любви надо мосты строить и детей рожать» - у него это говорит профессор.

- Маяковский знал, что ваша мать беременна, когда уезжал из Америки?

Нет, он не знал, и она не знала. Они очень трогательно расставались. Она проводила Маяковского на корабль, идущий в Европу. Когда она вернулась, то обнаружила, что кровать в ее квартире была усыпана незабудками. На эти цветы он истратил все деньги, поэтому и возвращался в Россию четвертым классом, в самой плохой каюте. Мама узнала, что она беременна, когда Маяковский уже был в СССР.

В детстве вы носили фамилию Джонс...

Когда я родилась, мать формально еще была замужем за Джорджем Джонсом. И то, что она была беременна, это была очень деликатная ситуация, особенно для тех времен. Но Джонс был очень добр, он дал мне свое имя для свидетельства о рождении и вообще очень помог нам. Маму не осуждали за незаконнорожденного ребенка, а у меня появились американские документы: он стал юридически моим отцом, я ему очень благодарна. В наши дни люди прощают гораздо большее, чем внебрачный ребенок, но тогда все было иначе.

Лицом к лицу

Уму непостижимо: дочь Маяковского живет в Америке! Да не просто в Америке, а в Нью-Йорке, на Манхэттене! Едва узнав это, я совершенно немыслимыми путями добыл ее телефон и договорился об интервью для «Русского базара».
- Елена Владимировна, о вашем отце, «лучшем, талантливейшем поэте» Владимире Владимировиче Маяковском мы многое знаем - в школе «проходили». Кем была ваша мама?
- Моя мать Елизавета (Элли) Зиберт родилась 13 октября 1904 года в городе Давлеханове, в нынешнем Башкортостане. Она была старшим ребенком в семье, которая была вынуждена бежать из России после революции. Её отец (и мой дед), Петер Генри Зиберт, родился в Украине, а мать, Элен Нейфелдт, - в Крыму. Оба были потомками немцев, прибывших в Россию в конце XVII века по приглашению Екатерины II. Образ жизни немцев России характеризовался простотой и религиозностью, их ценностями были самодостаточность и независимость. Немцы строили свои собственные церкви, школы, больницы. Немецкие колонии в России процветали.
Элли была «сельской девушкой», жившей в поместьях отца и деда. Она была гибкой, стройной и хорошо сложенной, огромные выразительные голубые глаза сверкали. У нее был высокий лоб, прямой нос и волевой подбородок. Губы ее своим чувственным изгибом могли выражать эмоции без всяких слов. Из-за своей стройности она казалась выше чем была на самом деле. Но более важно, что она была женщиной интеллектуальной, с характером, мужеством и обаянием. Она получила образование в частной школе, имела частных преподавателей. Дополнительно к русскому она свободно говорила на немецком, английском и французском языках.
- Как же немецкая девушка из далекого Приуралья оказалась здесь, в Америке, познакомилась с первым советским поэтом?
- Октябрь 1917 года перевернул благополучный мир семьи Зибертов вверх дном. Ко времени революции мой дед имел большие земельные владения в России и за ее пределами. Он мог позволить себе путешествия с семьей в Японию и в Калифорнию. Что ждало это семейство в советской России - нетрудно себе представить. Но им удалось в конце 20-х годов перебраться в Канаду. Моя мать в послереволюционной суматохе сумела уехать из Давлеханова и работала с беспризорниками в Самаре. Потом она стала переводчиком в Уфе, в американской организации помощи голодающим (ARA). Через некоторое время уехала в Москву. Там Элли Зиберт стала Элли Джонс - она встретила англичанина Джорджа Е. Джонса, также работавшего в ARA, и вышла за него замуж.
- Это был настоящий или фиктивный брак?
- Пожалуй, фиктивный, поскольку главной его целью для моей матери было вырваться из советской России.
- Какой это был год?
- В мае 1923 года мама вышла замуж за Джонса, вскоре они отбыли в Лондон, а уже оттуда - в Америку, где спустя два года, формально оставаясь замужней женщиной, моя мать встретила Маяковского, в результате чего на свет появилась я. Замечу, что Джордж Джонс поставил свое имя в моем свидетельстве о рождении, чтобы сделать меня «законнорожденной». Он стал для меня юридическим папой, к которому я всегда испытывала благодарность.
- Пожалуйста, чуть подробнее о встрече ваших родителей в Нью-Йорке...
- 27 июля 1925 года, сразу же после своего 32-го дня рождения, Маяковский в первый и последний раз ступил на американскую землю. Он был в расцвете сил и как поэт, и как мужчина («высокий, темный и красивый»). Месяцем позже этот гений встретился с Елизаветой Петровной, Элли Джонс, русской эмигранткой, жившей врозь со своим мужем. Американская жизнь Маяковского отражена в его прозе, стихах и зарисовках. Он покинул США 28 октября 1925 года и никогда уже не возвращался в страну. В течение краткого двухмесячного периода Маяковский и Элли были любовниками.
- А где они познакомились?
- На поэтическом вечере в Нью-Йорке. Но впервые мама, по ее рассказам, увидела Маяковского еще в России, стоящим в отдалении на перроне вокзала вместе с Лилей Брик. Она запомнила тогда, что у Лили был «холодный» взгляд. Первым вопросом матери к Маяковскому на той вечеринке был: как делают стихи? Ее интерес к искусству и секретам поэтического мастерства неизбежно должен был возбудить ответный интерес Маяковского к этой очаровательной и начитанной молодой женщине, приехавшей с востока его родной страны. Большинство участников вечеринки говорили по-английски, поэтому совершенно естественно, что между двумя русскими завязалась беседа.
- И они полюбили друг друга?
- Мама рассказывала мне, что Маяковский был очень бережен к ней, не раз спрашивал, осторожна ли, в определенном смысле, она. На что она отвечала: «Результат любви - дети!» Последние в жизни моей матери слова, услышанные ею от меня, были: «Маяковский тебя любил!» Мама умерла в 1985 году.
Маяковский сам считал, что был чрезвычайно продуктивен в период встреч с моей мамой. Он гордился тем, что было сделано им в Америке. С 6 августа до 20 сентября 1925 года он написал 10 стихотворений, включающих «Бруклинский мост», «Бродвей», «Кемп «Нит Гедайге». Разве нет связи чувства Маяковского к моей матери с расцветом его поэтического гения? Все, кто был знаком с Маяковским, знали его как человека глубокой и продолжительной преданности, романтика, никогда не вульгарного в его отношениях с женщинами.
- Елена Владимировна, а вы не интересовались, кто-нибудь видел ваших родителей в Нью-Йорке вместе? Ведь не в безвоздушном же пространстве все происходило...
- Однажды меня привели в дом к писательнице Татьяне Левченко-Сухомлиной. Она рассказала мне свою историю. Как молодая жена американского юриста Бенджамена Пеппера она приехала в Нью-Йорк, где училась в школе журналистики Колумбийского университета и работала в театре. Она увидела Маяковского на улице, близкой к офису Амторга, разговорилась с ним. Он был всегда счастлив, встречая русских в своих поездках, и спросил у нее и ее мужа, не хотят ли они пойти на вечер его поэзии. Их пригласили на вечеринку в его квартире, где, по рассказу Татьяны Ивановны, она увидела Маяковского с высокой, стройной очень симпатичной молодой женщиной, которую он называл Элли. Для нее было ясно, что Маяковский сильно в нее влюблен. Благодаря Татьяне Ивановне я знаю, что я действительно - дитя любви. Я всегда верила в это, но было важно иметь «показания свидетеля» для подтверждения моей интуитивной уверенности.
- Вы упомянули Лилю Брик. Она знала о вашем существовании? И если да, то как относилась к вам?
- Спустя несколько дней после смерти Маяковского Лиля Брик попала в его комнату в Лубянском проезде. Рассматривая бумаги отца, она уничтожила фото маленькой девочки, его дочери... Лиля была наследницей авторских прав Маяковского, поэтому существование дочери было для нее абсолютно нежелательным. Поскольку, как известно, она была связана с органами НКВД, моя мать всю жизнь боялась, что Лиля «достанет» нас в Америке. Но, к счастью, чаша сия нас миновала. Я не являюсь незаконнорожденной дочерью Маяковского. Я являюсь его биологической дочерью с 23 его генами. Я родилась, повторяю, в результате пылкой любви, поглотившей поэта во время его пребывания в Нью-Йорке в 1925 году. Это обстоятельство было предопределено судьбой, не поддающейся контролю со стороны моих родителей. Любовь Маяковского к моей матери, Элли Джонс, окончила его интимные отношения с Лилей Брик.
Я никогда лично не знала Бриков. Насколько я могу судить, Брики построили карьеру, эксплуатируя имя Маяковского. Сколько жестоких вещей было сказано о нем! Что он груб, неуправляем, патологически брезглив. А его друг Давид Бурлюк говорил, что он был, в сущности, добрым, чувствительным человеком, и он действительно был таким. Конечно, когда он был на публике, то есть на сцене, он был резким спорщиком, быстрым в ответах на любой вызов, очень умным и язвительным. Он мог обыграть любого, если люди начинали подлавливать его - когда чувствовал себя хорошо.
- Отец вас видел один раз в жизни, кажется, в Ницце...
- В записной книжке Маяковского, на отдельной странице, написано лишь одно слово: «Дочка»... Да, в первый и последний раз мы виделись с отцом в Ницце, куда мама ездила не специально, а по своим иммигрантским делам. Маяковский в это время случайно оказался в Париже, и одна наша знакомая сообщила ему, где мы. Он тотчас примчался в Ниццу, подошел к дверям и возвестил: «Вот я здесь!» Посетив нас, он послал в Ниццу из Парижа письмо, которое было, пожалуй, самым драгоценным достоянием мамы. Оно было адресовано «двум Элли», отец просил о возможности повторной встречи. Но второго посещения, считала моя мать, не должно было быть! Мы переехали в Италию, а Маяковский приезжал потом в Ниццу в надежде встретить нас там.
- В предсмертной записке Маяковский определил свою семью: мать, сестры, Лиля Брик и Вероника Витольдовна Полонская. И просил правительство «устроить им сносную жизнь». Он не упомянул ни женщину, которую любил, ни вас. Почему?
- Это был вопрос, на который у меня самой не было удовлетворительного ответа, пока я не встретилась с Вероникой Полонской во время моего первого визита в Москву в 1991 году. Наша встреча частично была показана по русскому ТВ.
Деликатная и хрупкая г-жа Полонская, которая была очаровательной инженю, когда Маяковский знал ее, любезно приветствовала меня. Мы поцеловались и обнялись в ее маленькой комнате в доме для престарелых актеров. На ее книжной полке стояла небольшая, но в полный рост, статуя Маяковского. Она тоже любила его, в чем я уверена. Она сказала, что он говорил ей обо мне: «У меня есть будущее в этом ребенке», и что у него есть паркеровская ручка, которую в Ницце подарила ему я. Он с гордостью показывал ее Веронике. В музее Маяковского в настоящее время имеются две паркеровские ручки, и одна из них, несомненно, моя.
Я задала г-же Полонской тот же вопрос, который вы задали мне: почему он упомянул моих тетушек, бабушку, Лилю Брик и ее в своем последнем письме? Но не меня и мою мать? «Почему вас, а не меня?» - спросила я Полонскую напрямую. Я хотела знать. Она посмотрела мне в глаза и серьезно ответила: «Он сделал это, чтобы защитить меня и вас тоже». Она была защищена, будучи включенной, а моя мать и я были защищены, будучи исключенными! Ее ответ совершенно ясен мне. Как он мог защитить нас после своей смерти, если он не мог защитить нас, будучи живым? Конечно, он надеялся, что те, кого он любил и кому доверял, разыщут меня. Многие люди пытались завербовать меня во враги Полонской, считая ее причастной к смерти (тем или иным способом) Маяковского. Да, она была последним известным человеком, кто видел его живым, да, она излагала свою версию событий. И я хочу ей верить!
- Итак, в первый раз вы приехали в Россию в 1991 году. Что почувствовали, увидев памятник отцу? Побывали на его могиле?
- Летом 1991 года мой сын Роджер Шерман Томпсон, нью-йоркский адвокат, и я приехали в Москву, где нас приветствовали в кругу семьи Маяковского и вне ее его друзья и почитатели. Когда мы ехали в отель, я впервые увидела монументальную статую Маяковского на площади Маяковского (в настоящее время площадь называется по-старому: Триумфальная. - В.Н.). Мой сын и я попросили шофера нашего автомобиля остановиться. Я не могла поверить, что мы, наконец, стоим здесь! Отметив, что глаза поэта смотрят вдаль, Роджер прошептал: «Мам, я думаю он ищет тебя».
Несколько раз я была на могиле отца на Новодевичьем кладбище, в его огромном музее на Лубянской площади и маленькой комнатке внутри этого музея, где он застрелился. Мой сын и я заходили в нее. Как странно было находиться среди отцовских вещей с моим сыном! (Мама всегда думала о нем как о внуке Маяковского.) Я сидела на его кресле и касалась его стола, стучала по изношенному дереву. Я положила, помню, руку на календарь, навсегда открытый на 14 -м апреля 1930 года, дне его последнего вздоха на земле. Мои чувства описать невозможно! Когда я открыла ящик стола, чтобы убедиться, что он пустой, я ощутила, что его руки когда-то прикасались к тому же дереву. Я чувствовала, что он был там со мной. Это было в первый раз, когда я могла прикоснуться к вещам, которыми он пользовался каждый день, обычным вещам. Точно такой же комфорт я чувствовала, когда сидела в красном вельветовом кресле, в котором моя мать в последние годы занималась рукоделием, читала книги, слушала музыку и встречалась с друзьями, интересовавшимися русской культурой.
На могиле отца на Новодевичьем кладбище, у его надгробного памятника, я опустилась на колени и перекрестилась в русской манере. Я принесла с собой небольшую часть материнского праха. Голыми руками я раскопала землю между могилами отца и его сестры. Там я поместила пепел, покрыла его землей и травой и полила место слезами. Я целовала русскую землю, которая пристала к моим пальцам.
Со дня смерти матери я надеялась, что когда-нибудь ее частица воссоединится с человеком, которого она любила, с Россией, которую она любила до конца своих дней. Никакая сила на земле не могла остановить меня от внесения пепла моей матери в российскую землю на семейной могиле Маяковского! Не прошло и месяца после моего возврашения в Москву, как я была шокирована, узнав, что советское правительство собрало коллекцию «великих мозгов» для продолжающегося уже 67 лет научного исследования, имеющего целью определить анатомические корни гениальности моего отца. Мозг Маяковского был среди них, однако никто в России не сказал мне об этом.
- Какое образование вы получили? Кем работали?
- Мой отец, как известно, хорошо рисовал, учился в Московской художественной школе. (Училище живописи, ваяния и зодчества. - В.Н.) Видимо, этот дар я от него унаследовала, поскольку в 15 лет поступила в художественную школу, затем - в Барнард колледж, который окончила в июне 1948 года. По окончании колледжа я какое-то время работала редактором широко издаваемых журналов - делала обзоры кинофильмов, музыкальных записей и т.п. Я редактировала вестерны, романы, детективы и научную фантастику - вполне подходящее занятие для дочери футуриста. Писала под именем Пат Джонс документальные очерки на различные темы. Я представляю себе, насколько проще было бы для меня публиковаться под фамилией Маяковского, если бы я выбрала карьеру в «мире букв». Но я тяготела к другим жанрам... Я не могла быть поэтом, драматургом, художником-графиком или живописцем, поскольку меня бы сравнивали с моим отцом. Я не могла быть переводчиком, лингвистом или преподавателем языка, как моя мать. Если бы я выбрала любое из этих занятий, я не была бы свободной. Я хотела прокладывать свой собственный путь к славе и богатству. Возможно, это и не было славой, но я сделала себе имя как теоретик феминизма и как автор школьных и институтских учебников и теоретических книг и статей в выбранном мной предмете - домашней экономике. Безусловно, не случайно, что я оказалась в области, которая ценит женщин и женскую работу...
- Вы говорили о сыне, внуке Владимира Маяковского. От кого он?
- В мае 1954 года я вступила в брак с Олином Вэйн Томпсоном, который дал мне еще одно американское имя: Патриция Томпсон. Этот брак открыл мне доступ к хорошим генам американской революции, перешедшим к моему сыну вместе с моим генами русской революции. Мой муж отказался дать нашему сыну славянское имя (Святослав), и поэтому его назвали Роджер Шерман - в честь отцовского предка, который от штата Коннектикут подписывал Декларацию Независимости и Конституцию. После моего развода (после 20 лет замужества), второй муж моей матери удочерил меня. Мне было в то время 50 лет. Отчим, не имевший своих детей, предпринял этот шаг для того, чтобы я стала его наследницей. Именно наследство моей матери и моего приемного отца дало мне возможность десятилетия спустя полететь в Москву в компании с моим сыном и несколькими друзьями для обнаружения своих корней. Сейчас я в Америке Пат, а русские, армяне, грузины и другие, кто еще любит и уважает память о Маяковском, называют меня Елена Владимировна.
- Насколько я понял, в вас течет русская, немецкая, возможно, украинская и грузинская кровь. Кем же вы себя ощущаете?
- Я - русская американка, разрываюсь между Россией и Грузией, люблю Армению и армян, испытываю ностальгию по месту рождения моей мамы в Башкортостане и месту рождения родителей мамы в Украине и в Крыму. Добавьте к этому, что семья моей матери - Зиберты и Нейфельды - была немецкого происхождения. В своем сердце я храню любовь к русскому и немецкому наследиям.
- Не собираетесь ли вы написать биографию своего отца?
- Нет, но мне бы хотелось увидеть его биографию, написанную женщиной. Я думаю, что женщина-ученый лучше, чем большинство мужчин, которые так много написали о нем, поймет особенности его характера и личности. Может быть, во мне снова говорит феминистка (смеется).
- Последний вопрос, Елена Владимировна. Ваше любимое стихотворение Маяковского?
- «Облако в штанах». А я - штормовое облако в юбке (смеется).
P.S. Выражаю искреннюю признательность Марку Иоффе, помогавшему мне в разговоре с Еленой Владимировной Маяковской и в расшифровке магнитофонной записи.

Многим известно об отношениях Владимира Маяковского с «музой русского авангарда» Лилей Брик. Однако были у поэта и другие женщины, среди которых особое место занимала некая Элли Джонс. В 1926 году она родила от Маяковского дочь.

Кто такая Элли Джонс?

На самом деле звали ее не Элли Джонс, а Елизавета Петровна Зиберт. Ее предки когда-то перебрались из Германии в царскую Россию. Позже, когда к власти пришли большевики, Елизавета покинула и эту страну. Зиберт отправилась в Америку. Благо, она знала несколько языков, в том числе и английский. С Владимиром Маяковским Элли познакомилась там же, в США, в городе Нью-Йорке, куда поэт прибыл на своеобразные гастроли и в гости к другу, художнику Бурлюку. Тогда, в 1925 году, Джонс было всего 20 лет.

Элли встретила Владимира на вечеринке, а после стала его переводчицей. Маяковский английским не владел. Постепенно их отношения переросли в более близкие. Так продолжалось несколько месяцев, пока не пришла пора расставаться. На прощанье Маяковский устлал кровать возлюбленной ворохом незабудок. А уже в следующем году Джонс родила девочку, которую назвала Еленой.

Другая фамилия и одна встреча

Елена (или Хелен Патрисия) при рождении не получила фамилию своего биологического отца. На тот момент Элли рассталась со своим супругом, благодаря которому она и стала Джонс. В документах новорожденной с разрешения бывшего мужа она также указала именно его фамилию. Примечательно, что новость о том, что ее настоящий родитель - советский поэт, Хелен узнала только в 6 лет.

Сам Маяковский хотел навестить Элли и дочь и даже писал им обеим трогательные письма. «Две милые мои Элли. Я по вам уже соскучился. Мечтаю приехать к вам. Напишите, пожалуйста, быстро-быстро. Целую вам все восемь лап…» - так посредством почты обращался к ним Владимир Владимирович. Между тем поездка в Америку так и не состоялась.

Маяковский встречался со своей дочерью только однажды. Это было во Франции, в городе Ницце. Как раз там Элли с дочерью и отдыхали, когда поэт, получив визу, прибыл в Париж. Оттуда он добрался до Ниццы. Тогда Елене едва исполнилось 3 года. А через несколько месяцев Маяковский покончил с собой.

Кем она стала?

Хелен Джонс окончила колледж и много лет работала редактором всевозможных печатных изданий, в том числе книг и даже учебников, а также преподавала в университете. В 1950-х годах Хелен вышла замуж. Ее избранником стал Уэйн Томпсон. Так Елена снова сменила фамилию и стала миссис Томпсон. У супругов родился мальчик. Ему дали имя Роджер. Однако ребенок брак не спас, и через некоторое время Уэйн и Хелен расстались.

Дочь Маяковского написала несколько книг, часть которых она посвятила своему родному отцу. Наиболее удачной, как считала сама Хелен, оказалась книга «Маяковский на Манхэттене». До конца своих дней Томпсон гордилась своим происхождением и добивалась получения российского гражданства.

Весной 2016 года Хелен Томпсон, она же Елена Владимировна Маяковская скончалась в возрасте 89 лет в Нью-Йорке.

Совпавшая по времени смерть сына Есенина и дочери Маяковского позволяет вспомнить: наше прошлое не так далеко ушло, как нам порой кажется

Текст: Фёдор Косичкин
На фото: Хелен Патрисия Томпсон - дочь Владимира Маяковского и Елизаветы Зиберт; Александр Есенин-Вольпин — сын Сергея Есенина и переводчицы Надежды Вольпин

С интервалом в две недели из США пришли два печальных сообщения: 16 марта в Бостоне скончался в возрасте 91 года последний (как по году рождения, так и по году смерти) сын Сергея Есенина — Александр Есенин-Вольпин, а 1 апреля в Нью-Йорке — единственная дочь Маяковского — Елена-Патрисия Томпсон, также в почтенном возрасте 89 лет.

НЕПОДВЛАСТНЫЕ ВРЕМЕНИ
Долгие биографии этих двух людей имеют больше черт различия, чем сходства. Один был крупным советским математиком и при этом — убеждённым и последовательным антисоветским нонконформистом, что привело его сначала в советские психушки, а потом — в вынужденную эмиграцию, в которой он провел 45 лет из своих 92. Своего знаменитого отца, погибшего, когда Александру было полтора года, он никогда не видел и, естественно, не мог помнить, и не то чтобы стеснялся, но родство с Сергеем Есениным не афишировал, взяв поэтому фамилию матери.


Патрисия Томпсон, напротив, была американкой с рождения. Она, естественно, знала, что ее мать — выходец из России, но о том, что ее отец — знаменитый русский поэт Владимир Маяковский, узнала, будучи уже вполне сознательной девятилетней девочкой. И это потрясло ее настолько, что она писала книги о мимолетном заграничном романе (если называть вещи своими именами) Маяковского, а как только оказалось можно, то есть в начале девяностых, — стала приезжать в Россию, принимала активное участие в мероприятиях, связанных с именем Маяковского, в общем — хранила память. Причем, надо отдать ей должное, — не теряя при том как доставшегося ей, видимо, от отца артистического чутья, так и чисто американского здравого смысла.

Но есть между ними и нечто общее. Они напоминают нам, как на самом деле близки эпохи, кажущиеся давно ушедшими. Для современного школьника Есенин, Маяковский — это что-то то ли чуть позже , то ли чуть раньше Толстого. В общем, что-то далекое и не имеющее к нам сегодняшним никакого отношения. А оказывается, их родные дети — наши современники, они не только летали трансатлантическими самолётами, но и вовсю пользовались интернетом.

Надо признать, что такие зияния в русской поэзии случались и раньше. Когда урожденному рижанину, английскому историку и философу Исайе Берлину предложили в ноябре 1945 года в Ленинграде познакомиться с , он, по его собственному признанию, поразился так, словно ему предложили познакомиться с Диккенсом или Шекспиром. Умом он, конечно, быстро сообразил, что, в сущности, со времен «Бродячей собаки» прошло не так много лет и Анна Андреевна далеко не так стара, чтобы тут было чему изумляться — но иррациональное чувство было именно такое — что-то из давно минувшей эпохи. Что, конечно, усугублялось только что закончившейся Второй мировой войной.

А Мария Александровна Гартунг-Пушкина — та самая, некоторыми внешними чертами которой воспользовался , создавая портрет — дожила до 1919 года и, по свидетельству очевидцев, любила приходить на Пушкинскую площадь и подолгу сидеть на скамеечке напротив своего бронзового отца. Что дало повод комсомольскому поэту Николаю Доризо написать не очень уклюже, но искренне:

Во всей России знать лишь ей одной,
Ей,
одинокой
седенькой старухе,
Как были ласковы
и горячи порой
Вот эти пушкинские бронзовые руки.

Кстати, сам Доризо, пик популярности которого пришёлся на ранние шестидесятые, дожил до 2011-го. Но надо прямо сказать: как поэт он оказался позабыт гораздо раньше. И это, увы, совершенно нормально. Смена исторических эпох ускоряется, каждая эпоха становится короче нормальной, не оборванной искусственно человеческой жизни. И былые кумиры тихо доживают свой век на переделкинской даче.

Но при этом тех же Маяковского и Есенина мы будем помнить во все эпохи. Потому что есть вещи, неподвластные времени, — как бы ни банально это звучало. И настоящая поэзия — из их числа.

Патрисия Томпсон (англ. Helen Patricia Thompson, урождённая Хелен (Елена) Джонс, известная также как Елена Владимировна Маяковская; (15 июня 1926, Нью-Йорк - 1 апреля 2016, там же) - американский философ и писатель, педагог. Дочь Владимира Маяковского и русской эмигрантки Елизаветы Зиберт/wikipedia

Александр Сергеевич Есенин-Вольпин (англ. Alexander Esenin-Volpin, 12 мая 1924, Ленинград, РСФСР - 16 марта 2016, Бостон, США) - советский и американский математик, философ, поэт, один из лидеров диссидентского и правозащитного движения в СССР, пионер правового просвещения в диссидентских кругах советского общества, сын Сергея Есенина/wikipedia