Кутузов совет в филях. Краткий курс истории. Совет в Филях

В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.

Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что-то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.

Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.

Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.

Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.

– Священную древнюю столицу России! - вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)

Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что-то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.

– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.

Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.

– Eh bien, messieurs! Je vois que c"est moi qui payerai les pots casses, [ Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.

Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.

Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.

Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»

– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!

– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.

– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…

Лев Толстой. «Война и мир».

Профессор Академии художеств Алексей Данилович Кившенко (1851-1895) не принадлежит к числу выдающихся живописцев своего времени. В сущности, он, написавший немало картин на бытовые и батальные темы, прославился лишь одной из них, бесчисленные репродукции которой можно было встретить по всей стране. Без этой картины лет 70 не обходится ни один учебник по истории СССР (потом – России), десятки раз картину воспроизводили в виде открыток, причем славе этой картине почти не помешала революция: как только в 1930-х годах понятие патриотизма (пусть даже «советского) было восстановлено в своих правах, картина Кившенко оказалась весьма востребованной и советской пропагандой.

Кившенко не скрывал, что написал картину под влиянием романа Л. Н. Толстого «Война и мир», в котором дано описание этого знаменитого военного совета 1 сентября 1812 года в подмосковной деревне Фили, в крестьянской избе Андрея Фролова. Как известно, Толстой показал происходившее в тот день историческое событие глазами крестьянской девочки Малаши, которая «робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренно назвала Малаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой <…>. Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров, Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что-то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться. Все ждали Беннигсена…» Толстой, а вслед за ним и Кившенко почему-то забыли атамана М. И. Платова. Который также был на совете.

Это был военный совет, на котором обсуждался один жизненно важный для армии и России вопрос: сдать Москву врагу без боя или дать ему бой на тех позициях у Поклонной горы, которые подобрал начальник штаба Беннигсен? Он, открыв совет, поставил сразу вопрос в демагогическом ключе: «Если мы оставим Москву, то поверит ли нам общество, что мы выиграли Бородинское сражение, как мы уже об этом объявили?» Кутузов тут же прервал начальника штаба – Беннигсен метил прямо в него. Дело в том, что в ночь после Бородинского сражения 27 августа Кутузов, действительно, сообщил царю Александру об отступлении противника с Бородинского поля и даже о якобы преследовании его казаками. Позже, к утру, стало ясно, что французы удержали за собой поле сражения, а русскому командованию, подсчитавшему свои огромные потери, напротив того, пришлось издать приказ об отступлении. Остановкой в этом попятном движении и стала позиция у Поклонной горы. Кившенко как раз «фотографирует» тот самый момент, когда Кутузов прерывает Беннингсена и ставит вопрос иначе, прагматичнее, по делу: «Прилично ли ожидать нападения на неудобной позиции или оставить Москву неприятелю?». Слово взял Барклай де Толли, который сказал, что избранная позиция слаба, что нужно оставить Москву, ибо, сохранив армию, мы можем рассчитывать на победу. Завязался горячий спор, который участники совета вели, между прочим, на французском языке. Беннигсена поддержали шестеро из одиннадцати генералов, а Барклая только трое – Толь, Остерман и Раевский. Но решающее слово все же осталось за Кутузовым. Из мемуаров Ермолова следует, что якобы Кутузов накануне совета еще не знал, как ему поступить. Когда утром 1 сентября Ермолов высказал ему сомнения в надежности позиции под Воробьевым, Кутузов демонстративно ощупал его пульс и спросил: «Здоров ли ты?» - но когда вечером того же дня Барклай стал убеждать Кутузова оставить Москву, то тот, пишет Ермолов, «не смог скрыть восхищения своего, что не ему присвоена будет мысль об отступлении, и, желая сколько возможно отклонить от себя упреки, приказал <…> созвать гг. генералов на совет». Увы, доверять Ермолову не стоит – сам он не отличался благородством, нередко писал гнусности о других. И тут он чернит Кутузова, который все равно нес всю полноту ответственности за свои приказы по армии, кто бы ни предложил ему сами идеи приказов. Так и здесь, повторив доводы Барклая о слабости избранной позиции, Кутузов закрыл совет словами: «Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собой для блага Отечества. Повелеваю отступать!» Толстой уловил эту главную мысль Кутузова, вложив в его уста слова: «Eh bien, messieurs! Je vois que c’est moi gui payerai les pots cases» («Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки»). Нет сомнений, тяжкий груз лег на плечи Кутузова. Он знал, что за это решение на его седую голову потом выльют все помои (что Ермолов в своих мемуарах и сделал), но тогда главнокомандующий знал об удручающем состоянии своей армии, о колоссальных потерях, об отсутствии резервов, о слабости узкой, пересеченной оврагами позиции у Поклонной горы. Все это не давало ему никакой надежды на победу. Весь опыт и интуиция старого полководца подсказывали Кутузову решение об отступлении, правильность которого так бурно оспаривали его генералы на совете. Поэтому-то он решил взять грех на свою душу, полагаясь на Бога, удачу и… Москву, которая, как он писал тогда же, будет «как губка, которая всосет его (Наполеона. – Е. А. ) в себя». Нечто подобное уже случилось с ним в 1811 году, во время Русско-турецкой войны. Задумав изменить неудачный ход войны и заманить турок в ловушку, он вдруг оставил только что взятую его армией крепость Рущук и отступил, к возмущению царя и своих генералов. Тогда-то он и написал. Что уступка Рущука делает вред только его личной репутации, а не всей армии и что честь России и государя от этого не пострадает. А потом он разгромил окруженную им турецкую армию. Нечто подобное было и под Москвой. Примечательно, что больше всех негодовал на Кутузова за отступление главнокомандующий Москвы Федор Ростопчин. Он, как известно, задумал поджечь Москву при появлении французов возле столицы. А Кутузов много раз писал и говорил ему (в том числе и на позиции под Воробьевым), что «костьми ляжет», но Москву не сдаст. Но… сдал! Русскому Герострату было невдомек, что если бы он, узнав об истинных намерениях Кутузова отступить, поджег Москву до подхода русской армии, то войска оказались бы в катастрофическом положении – между пылающей столицей и огнем французов. А так, сдав Москву, Кутузов сохранил армию и надежду…

Кившенко А. Д.
Военный совет в Филях в 1812 году
1880
Холст, масло. 92 х 164
Государственный Русский музей

Сюжет картины отражает важное событие в русской истории начала ХIХ века – совещание военачальников, созванное Михаилом Илларионовичем Кутузовым 1 (13) сентября 1812 г. Великий русский полководец, учитывая тяжелые потери в Бородинском сражении, на военном совете в деревне Фили поддержал высказанное Барклаем де Толли предложение оставить Москву без боя ради сохранения армии. Он говорил: «Оставив Москву, мы сохраним армию, потеряв армию, мы потеряем Москву и Россию». М.И.Кутузов нашел в себе силы мужественно принять это решение ради сохранения армии, предвидя, что, благодаря выбранной им стратегии, в дальнейшем армию Наполеона ждет неминуемый разгром. По замыслу Кутузова армия двинулась по Рязанской дороге, а затем скрытно перешла на Калужскую дорогу, совершив Тарутинский марш-маневр. За 20 дней пребывания в укрепленном Тарутинском лагере в 84 километрах к югу от Москвы российская армия пополнилась людьми, вооружением и снаряжением, в тыл неприятеля были направлены войсковые партизанские отряды и «летучие корпуса». Все это решило исход войны и подтвердило прозорливость и талант великого русского полководца.

На полотне художник изобразил момент спора между М.И.Кутузовым и рядом генералов во главе с начальником штаба Л.Л. Венигсеном, высказывавшихся за битву под Москвой. На картине изображены (слева направо): П.С.Кайсаров, М.И.Кутузов, П.П.Коновницын, Н.Н.Раевский, А.И.Остерман-Толстой, Л.Л.Беннигсен, М.Б.Барклай-де-Толли, Ф.П.Уваров, К.Ф.Толь, Д.С.Дохтуров, А.П.Ермолов. Автор этого произведения А.Д.Кившенко не был участником известных событий, но мастерское описание, данное Л.Н.Толстым в романе «Война и мир», послужило для него поводом использовать сюжет из военных событий 1812 года для своей дипломной работы. Художник создал глубоко психологическое произведение, подкупающее правдивостью и эмоциональностью выразительных средств, что делает картину одним из лучших полотен русской исторической живописи второй половины ХIХ века.

Кившенко Алексей Данилович
1851, Тульская область - 1895, Гейдельберг, Германия

Сын крепостного, принадлежащего графу Д.В.Шереметьеву, с 9 лет был отправлен на обучение в Петербург, в рисовальную школу Общества Поощрения Художников (класс И.Н.Крамского), в 1867 продолжил овладение мастерством в Императорской Академии Художеств (ИАХ). Был награжден золотой и несколькими серебряными медалями. 1880-1884 работал в Дюссельдорфе, Мюнхене и Париже, создав ряд интересных картин. 1884 г. – поездка в Закавказский край для сбора материала к картине о турецкой войне (1877-1878), заказанной императором Александром III. В 1891 – участник археологической экспедиции (рук. Н. Кондаков) в Палестину и Сирию. Художник побывал также в Германии, Австрии, Италии, Турции, в странах Востока, запечатлев в своих акварелях пейзажи, архитектуру, быт людей. Преподавал в ИАХ, в училище барона Штиглица. Художник создал произведения в лучших традициях русского изобразительного искусства второй половины ХIХ века, заняв достойное место среди таких известных художников, как И.М.Прянишников, И.Н.Крамской, В.В.Верещагин, В.И.Суриков и др.

Так распорядилась судьба, что России, население которой всегда отличалось миролюбием и гостеприимством, на протяжении всего своего существования приходилось много воевать. Были и захватнические войны, но большую часть времени Российское государство отчаянно защищалось от желающих покуситься на ее территорию недружественных стран.

На войне приходится иногда делать сложный выбор, от которого зависит судьба страны. Военный совет в Филях 1812 года - наглядный тому пример.

Отечественная война 1812 года

Ни одно столетие не проходило мирно для России. Каждое несло в себе угрозу тяжелой войны. Так было и в начале XIX века. Амбиции французского императора Наполеона Бонапарта толкнули его на безумный шаг - начать войну с Российской империей, которая одна не оказалась под влиянием Франции, не считая Великобритании. Такая независимая позиция самой могущественной северной страны не устраивала Наполеона, и он планировал нанести в первой же битве поражение русской армии, чтобы потом диктовать свои условия.

Российский император, незаурядный дипломат, прекрасно понимал, что Наполеон попытается навязать его армии решающее сражение, в котором шансы выиграть у России невелики. За год до он сказал, что лучше отступит на Камчатку, чем подпишет в столице мирный договор. «Наша зима и наш климат будут воевать за нас», - так сказал Александр I. Время показало, что его слова оказались пророческими.

Бородинское сражение - позади Москва

Форсировав в июне 1812 года приграничную Великая армия вступила на территорию России. Следуя утвержденному плану, русские войска начали организованное отступление. Все три разрозненные армии всеми силами спешили соединиться. Около Смоленска в начале августа 1-я и 2-я армии успешно выполнили этот маневр. Здесь Наполеон попытался навязать генеральное сражение командующему русскими войсками Барклаю де Толли. Последний, понимая, что обессиленные беспрерывным отступлением войска имеют ничтожный шанс на победу, предпочел сберечь армию и приказал солдатам покинуть город.

Главное сражение в этой войне между русскими войсками, которыми к тому времени командовал назначенный Александром I Михаил Кутузов, и наполеоновской армией состоялось у деревни Бородино 26 августа (7 сентября). Одержать победу над Наполеоном не удалось, но в Бородинской битве русская армия, самое главное, выполнила основную свою задачу - нанесла серьезный урон силам противника.

Отступление к Москве

8 сентября, пытаясь сохранить армию, Кутузов приказал отступать в сторону Можайска. После Бородинского сражения все офицеры горели желанием вступить в новую битву с Наполеоном. Об этом же неоднократно говорил и сам Кутузов. Но из личного письма императора он узнал, что не получит необходимого подкрепления.

13 сентября армия из селения Мамонова подошла к выбранным для нее генералом Беннигсеном позициям в нескольких километрах от Москвы. В ходе осмотра места будущего сражения, на Поклонной горе, Барклай де Толли и Ермолов высказали главнокомандующему объединенными армиями категоричное мнение о его полной непригодности. Позади русских войск оказались река, овраги и огромный город. Это полностью исключало возможность любого маневра. Обескровленная армия не могла сражаться на такой неудачной позиции.

Для того чтобы принять окончательное решение о судьбе сражения и столицы, вечером 13 сентября Кутузов созвал военный совет в Филях. Проводился он секретно, в избе крестьянина Фролова.

Количество и имена присутствующих на нем офицеров известны нам только со слов очевидцев этих событий, поскольку ввиду секретности протокол не велся. Известно, что на нем присутствовало до 15 человек, кроме находящегося в арьергарде генерала Милорадовича. На совет в Филях не был приглашен прибывший накануне губернатор Москвы граф Ростопчин.

Из писем и воспоминаний участников известно, что первым взял слово генерал Л. Л. Беннигсен, который задал вопрос: "Примет армия сражение или сдаст Москву?" Сам он был решительно настроен на новое сражение. Его поддержало большинство присутствующих офицеров, которые жаждали получить реванш за Бородино. Беннигсен делал упор на то, что новое сражение нужно для поддержания морального духа армии, сдача же столицы подорвет его.

Следом взял слово бывший командующий армиями Барклай де Толли, который сказал, что позиция для битвы у русских войск самая непригодная, а потому предложил двинуться к Владимиру. Про Москву же он сказал, что сейчас для спасения страны важна не столица, а армия, и именно ее и нужно всеми силами сохранить.

Мнение Барклая де Толли поддержали только Остерман-Толстой, Толь и Раевский. Остальные офицеры или поддерживали Беннигсена, или предлагали самим двинуться навстречу армии Наполеона.

Тяжелый выбор - удел командующего

Совет в Филях не позволил прийти к общему мнению. Голосования тоже не было. Вся тяжесть ответственности за принятие решения ложилась на плечи М. Кутузова. И он сделал выбор, изумивший Беннигсена, который был уверен, что главнокомандующий станет на его сторону. Кутузов приказал оставить столицу и отступать к Тарутино. Как впоследствии вспоминали участники совета, от этого решения все были в ужасе. Сдача столицы врагу - такого еще не было в истории Российского государства. Чтобы пойти на это, нужно было немалое мужество. К тому же, Кутузов не мог знать заранее, как отнесется к его решению император.

Ночь Кутузов провел в избе, где состоялся совет в Филях. По словам очевидцев, он не спал, ходил по комнате. Слышно было, как командующий подходил к столу, где находилась карта. Говорят, что из комнаты доносилось также глухое рыдание. Никому не было так тяжело в эти часы, как главнокомандующему.

Беспрецедентное по тем временам решение - сдача древней столицы врагу, - имело огромное значение для последующего течения войны. Наполеоновская армия застряла в Москве, русские же военные силы удалось сохранить. В Тарутинском лагере армия отдохнула и окрепла. А французы замерзали в горящей столице. Сдача Москвы - это начало конца так и не дождется от Александра I слов о мире, и совсем скоро русские войска погонят захватчиков назад, к границе.

Если бы Кутузов согласился с большинством офицеров, скорее всего, его армия полегла бы у стен Москвы, и оставила всю страну без защиты.

Военный совет в Филях почему-то довольно скудно представлен в искусстве. Что, кстати, удивительно. Из живописных полотен самое известно произведение - это знаменитая картина «Совет в Филях» баталиста А. Кившенко. За основу своего творения художник взял сцену совета из романа Толстого «Война и мир».

Совет в Филях - событие в русской истории любопытное. В обычной крестьянской избе главнокомандующий русской армии с другими высокопоставленными лицами решал судьбу древней столицы страны - Москвы, а в некотором смысле и всей России.

В сентябре 1812 года, после кровавой Бородинской битвы, перед армией встала нелёгкая задача. Войска расположились к западу от Москвы, чтобы сразиться с Наполеоном, когда тот подойдёт.

Однако генерал , проинспектировав территорию расположения, пришёл к выводу, что она невыгодна. С этим согласились другие офицеры, проехавшие по ставке. Стало ясно, что новое сражение приведёт лишь к множеству жертв, а Москва достанется врагу.

Совещание, как уже говорилось, собрал М. И. Кутузов. Его участники, некоторые из которых явились не сразу, разделились на две группы. За отступление высказывались:

• Барклай-де-Толли;
• Остерман-Толстой;
• Толь; ;
• Сам М. И. Кутузов.

Тем не менее, большая часть участников совета высказывалась за то, чтобы дать бой. Леонтий Беннигсен, выбравший расположение для войск, делал упор на то, что Москва - священный город для России (при этом он изъяснялся по-немецки, ибо русского языка не знал); к тому же отступление делало бессмысленным предшествующее Бородинское сражение, в котором было много потерь.

Однако главнокомандующий разумно отметил, что Россия не в одной только Москве; обессиленная армия должна сделать передышку, чтобы восстановить боевую мощь и соединиться с новыми подразделениями. В результате было решено отступить.

Отступление

Известно, что когда известие достигло войск, оно было встречено ропотом и недоумением. Солдаты готовились сражаться во что бы то ни стало, они хотели умереть за свою «старую столицу», однако совершить данный подвиг им запретили. По воспоминаниям участников совета, Кутузов, отдав приказ отступать, плакал в одиночестве; ему самому не нравилось принятое решение, хотя он осознавал, что оно было «меньшим злом».

Отступление русской армии 1812г фото

Отступление было решено проводить в направлении Рязани. Затем одна часть войск свернула к Подольску, а остальные продолжали двигаться к Рязани. Здесь-то и выявилось преимущество принятого решения: в течение девяти дней французская армия, испытывавшая недоумение по поводу внезапного отступления русских, была дезориентирована и не могла понять, где находятся русские войска.

Из-за сложившейся ситуации - решение нужно было принять быстро - протокол совещания не вёлся, поэтому о нём историки имеют представление лишь из воспоминаний некоторых участников. Их оказалось достаточно, чтобы Лев Толстой смог описать совет в Филях в романе «Война и мир».

На рассвете 27 августа (8 сентября) русская армия оставила позиции у Бородина и отошла за Можайск, расположившись у деревни Жуковка. Для прикрытия отхода армии Кутузов сформировал сильный арьергард под началом Платова. В арьергард вошли: казачий корпус, часть 1-го кавалерийского корпуса Уварова, Масловский отряд генерала П. П. Пассека в составе 3 егерских и 1 казачьего полков (во время Бородинского сражения он располагался на оконечности правого фланга позиции во флешах у д. Маслово), 4-я пехотная дивизия из состава 2-го корпуса и 2-я конная рота донской артиллерии. Эти силы оставались на Бородинской позиции ещё несколько часов после ухода армии и начали отход около полудня.

Когда Наполеону доложили об отходе русской армии, то это сообщение не побудило его к энергичным действиям. Император был в состояние апатии. К тому же наступательные возможности «Великой армии» были сильно подорваны: лучшие части французской пехоты, которые входили в корпуса Даву, Нея и Жюно, понесли большие потери у Семёновских флешей. Особенно тяжёлые потери понесла французская кавалерия. Только 31 августа Наполеон решил сообщить Европе о новой «блистательной победе» (для этого выпустили восемнадцатый бюллетень). Он преувеличит масштаб своего «успеха», заявит, что русские имели численное превосходство – 170 тыс. человек (позднее заявит, что он с 80 тыс. армией атаковал «русских, состоявших в 250 000, вооружённых до зубов и разбил их...»). Для того, чтобы доказать свой успех Наполеону надо было вступить в Москву. Ней предлагал отойти к Смоленску, пополнить армию, укрепить коммуникации. Отказался Наполеон и от предложения Мюрата немедленно возобновить битву.

Обмануть европейскую общественность было легче, чем армию. «Великая армия» восприняла Бородинский бой скорее как поражение, упадок духа солдат и офицеров отметили многие из окружения Наполеона. Победить русскую армию в генеральном сражении не удалось, она отошла в полном порядке, и это грозило новыми битвами в ближайшем будущем, потери были ужасные.

Кутузов также не имел возможности немедленно перейти в наступление, армия была обескровлена. Он решил отойти к Москве и получив подкрепления, дать новое сражение неприятелю. Прибыв в Можайск, Кутузов не обнаружил там ни подкреплений, ни боеприпасов, ни подвод, лошадей, шанцевого инструмента, которые он запрашивал у военного губернатора Москвы Ростопчина. Кутузов написал губернатору письмо, где выразил крайнее удивление по этому поводу и напомнил, что речь идёт «о спасении Москвы».

27-28 августа (8-9 сентября) 1812 года Платов вел арьергардный бой. Он не смог удержаться западнее Можайска и к концу дня стал отходить под напором кавалерии Мюрата. Он закрепился у деревни Моденова и Кутузов был вынужден усилить арьергард двумя бригадами пехоты из 7-й и 24-й дивизий, тремя егерскими полками, остальной частью 1-го кавалерийского корпуса, 2-м кавалерийским корпусом и артиллерийской ротой. Кутузов, недовольный действиями Платова, поменял его на Милорадовича, который к этому моменту был командующим 2-й армии вместо выбывшего Багратиона.

28 августа (9 сентября) Кутузов объявил благодарность всем войскам, которые участвовали в Бородинском сражении. В приказе по армии говорилось о любви к отечеству, свойственной русским воинам храбрости и выражалась уверенность, что «нанеся ужаснейшее поражение врагу нашему, мы дадим ему с помощью божией конечный удар. Для сего войска наши идут навстречу свежим войскам, пылающим тем же рвением сразиться с неприятелем». 28-29 августа Кутузов распределил ратников ополчения между войсками 1-й и 2-й армий. Д. И. Лобанову-Ростовскому, который с началом Отечественной войны 1812 г. был назначен воинским начальником на территории от Ярославля до Воронежа, главнокомандующий отдал приказ направить к Москве все имеющиеся в его распоряжении резервы. А. А. Клейнмихель должен был привести три полка, которые формировались в Москве. Кроме того, Кутузов отправил приказ генерал-майору Ушакову в Калугу о немедленной отправке в Москву 8 батальонов пехоты и 12 эскадронов конницы.

29 августа Кутузов сообщил императору Александру, что сражение выиграно, но «чрезвычайные потери» и ранения «самых нужных генералов», вынуждают его отступить по Московской дороге. Главнокомандующий уведомил государя, что вынужден отступать и далее, так как не получил подкреплений. Кутузов рассчитывал увеличить армию на 40-45 тыс. штыков и сабель. Однако он не знал, что император, не уведомив его, запретил Лобанову-Ростовскому и Клейнмихелю передавать в его распоряжение резервы до особого приказа. Император ещё до начала Бородинского сражения приказал Лобанову-Ростовскому направить формируемые в Тамбове и Воронеже полки к Воронежу, а Клейнмихелю – в Ростов, Петров, Переяславль-Залесский и Суздаль. Кроме того, войска отправленные из Петербурга двинули в Псков и Тверь, а не в Москву. Это говорит о том, что Александр I больше заботился о судьбе Петербурга, а не Москвы. Его приказы объективно вели к срыву обороны древней столицы Русского государства. Кутузов не знал об этих распоряжениях и строил свои планы в расчёте на прибытие резервных войск.

28 августа главные силы русской армии сделали переход от деревни Землино к селению Крутицы. Арьергард с боем отходил за основными силами, русские войска сражались с авангардом Мюрата. Бой длился с рассвета до 5 часов вечера, когда стало известно об успешном отходе армии. К 30 августа армия совершила новый переход и стала на ночлег у Никольского (Большой Вяземы). Арьергард и в этот день отходил с боем. Кутузов отправил за деревню Мамонову (там Беннигсен выбрал позицию для сражения) начальника инженеров 1-й Западной армии Христиана Ивановича Труссона с инструментом для крепостных работ. Кутузов также отправил Ростопчину несколько писем, повторяя прежние просьбы, главнокомандующий требовал немедленно прислать все орудия, которые есть в Московском арсенале, боеприпасы, лопаты и топоры.

В этот же день Кутузову пришел рескрипт Александра от 24 августа, где было сказано, что полки Лобанова-Ростовского не будут присоединены к действующей армии, они будут использованы для подготовки нового рекрутского набора. Император обещал поставку рекрутов по мере их подготовки и московские войска, численность которых якобы была доведена Ростопчиным до 80 тыс. человек. Это был серьёзный удар по планам Кутузова, но он ещё надеялся отстоять город. 31 августа армия получила приказ двигаться к Москве и остановиться, занять позицию в трёх верстах от неё. Кутузов сообщил Милорадовичу, что под Москвой «должно быть сражение, решающее успехи кампании и участь государства».

1 (13) сентября русская армия подошла к Москве и расположилась на позиции выбранной Беннигсеном. Правый фланг позиции упирался в изгиб Москвы-реки у деревни Фили, центр позиции находился впереди села Троицкое, а левый фланг примыкал к Воробьевым горам. Протяженность позиции была около 4 км, а её глубина 2 км. Позицию стали деятельно готовить к предстоящей битве. Но, когда Барклай де Толли и некоторые другие генералы ознакомились с позицией и они её подвергли резкой критике. По их мнению, позиция была крайне неудобной для сражения. Решимость Кутузова дать второе сражение «Великой армии» Наполеона была поколеблена. К тому же были получены известия об обходном маневре противника – значительные французские силы шли к Рузе и Медыни. Прикрывавший это направление отряд Винцингероде силами трех казачьих, одного драгунского и нескольких пехотных полков сдерживал врага у Звенигорода несколько часов, затем был вынужден отступить.

Кутузов не имея возможности отделить от армии значительные силы для выдвижения навстречу совершающим обходной маневр вражеским корпусам, ждал подхода обещанного Московского ополчения (Московской дружины). Однако имевшихся в его распоряжении ополченцев Ростопчин направил в действующую армию ещё до Бородинского сражения, больше людей у него не было, губернатор просто не известил об этом главнокомандующего.

Совет в Филях и оставление Москвы

1 (13) сентября был собран военный совет, который был должен решить судьбу Москвы. В Филях собрались военный министр Барклай де Толли, начальник Главного штаба 1-й Западной армии Ермолов, генерал-квартирмейстер Толь, генералы Беннингсен, Дохтуров, Уваров, Остерман-Толстой, Коновницын, Раевский, Кайсаров. Милорадовича на совещании не было, т. к. он не мог оставить арьергард. Кутузов поднял вопрос о том, стоит ли ожидать врага на позиции и дать ему сражение или отдать Москву без боя. Барклай де Толли ответил, что в позиции, где стоит армия, сражение принять невозможно, поэтому необходимо отступить по дороге на Нижний Новгород, где соединяются южные и северные губернии. Мнение командующего 1-й армией поддержали Остерман-Толстой, Раевский и Толь.

Генерал Беннигсен, который выбрал позицию под Москвой, считал её удобной для сражения и предложил ждать врага и дать ему бой. Его позицию поддержал Дохтуров. Коновницын, Уваров и Ермолов были согласны с мнением Беннигсена дать бой под Москвой, но считали выбранную позицию невыгодной. Они предложили активную стратегию боя – самим идти на врага и атаковать его с ходу.

Фельдмаршал Кутузов (светлейший князь 30 августа (11 сентября) был произведён в генерал-фельдмаршалы) подвел итог совещанию и сказал, что с потерей Москвы не потеряна ещё Россия и его первая обязанность сберечь армию, соединиться с подкреплениями. Он приказал отходить по Рязанской дороге. Кутузов взял всю ответственность за этот шаг на себя. Учитывая стратегическую обстановку и целесообразность, это был тяжёлый, но верный шаг. Каждый новый день вёл к усилению русской армии и к ослаблению сил Наполеона.

Александр не был удовлетворён решением Кутузова, но сам не решился снять его с поста главнокомандующего. Он передал вопрос об оставлении Москвы на рассмотрение Комитета министров. Однако на заседании Комитета министров 10 (22) сентября, где обсуждался рапорт Кутузова, ни у кого из министров не возникло вопроса о смене главнокомандующего. Некоторые генералы также были недовольны действиями Кутузова. Беннигсен отправил Аракчееву письмо, где выразил своё несогласие с решением главнокомандующего. Он стал центром всех интриг против Кутузова. Барклай де Толли считал, что генеральное сражение необходимо было дать раньше – у Царева-Займища и был уверен в победе. А в случае неудачи надо было отводить войска не на Москву, а к Калуге. Выражал своё недовольство и Ермолов. Он обвинял Кутузова в лицемерии, считая, что «князь Кутузов показывал намерение, не доходя Москвы, собственно для спасения её дать ещё сражение… в действительности же он вовсе не помышлял об этом». Мнение Ермолова о двуличии Кутузова популярно в исторической литературе до настоящего времени.

В ночь с 1 на 2 сентября французский авангард был на подступах к Москве. Вслед за ним в 10-15 км шли основные силы французской армии. Русский арьергард на рассвете 2 сентября был в 10 км от старой столицы. Около 9 часов французские войска ударили по войскам Милорадовича и к 12 часам оттеснили его к Поклонной горе. Милорадович занял ту линию, на которой до этого стояли основные силы. В это время русская армия проходила по Москве. Первая колонна шла через Дорогомиловский мост и центр города, вторая – через Замоскворечье и Каменный мост. Затем обе колонны направились на Рязанскую заставу. Вместе с армией уходили горожане (из 270 тыс. населения города осталось не более 10-12 тыс. человек), обозы с ранеными - на пяти тысячах подвод были эвакуированы около 25 тысяч человек (часть тяжелораненых не успели вывезти из города). Кутузов через Ермолова передал Милорадовичу указание всеми средствами удерживать противника до вывоза из Москвы раненых, обозов и артиллерии.

Арьергард с трудом сдерживал неприятеля. Особенно Милорадовича беспокоил тот факт, что отряд Винцингероде не смог удержать войска генерала Богарне и противник вышел к Москве-реке и мог оказаться в городе раньше, чем русский арьергард. Получив приказ Кутузова сдерживать врага, Милорадович отправил к Мюрату парламентера – штаб-ротмистра Акинфова. Он предложил королю Неаполитанского королевства остановить наступление французского авангарда на четыре часа, чтобы дать возможность русским войскам и населению покинуть город. В ином случае, Милорадович обещал вести боевые действия в самом городе, что могло привести к сильным разрушениям и пожару. Мюрат принял условие Милорадовича и остановил наступление. Милорадович сообщил об этом Кутузову и предложил Мюрату продлить перемирие до 7 часов утра 3 сентября. Французы согласились и с этим условием. Видимо, противник не хотел разрушать город, где собирался остановиться на длительное время и вызвать излишнее раздражение у русских в преддверии мира (Наполеон был уверен, что вскоре начнутся переговоры о мире). В результате русская армия смогла спокойно завершить отход.

2 (14) сентября Наполеон прибыл на Поклонную гору и долго смотрел на город через зрительную трубу. Затем он отдал приказ о вступлении войск в город. Французский император остановился у Камер-коллежского вала в ожидании делегации горожан с ключами от Москвы. Однако вскоре ему доложили, что город пуст. Это очень удивило императора. Он отлично помнил встречи (похожие на праздник), которые ему устраивали в Милане, Вене, Берлине, Варшаве и других городах Европы. Гробовое молчание и пустота огромного города были знаком, который предвещал ужасный конец «Великой армии».

Французский авангард вступил в город одновременно с русским арьергардом. В это же время из города выходили последние части основных сил русской армии. В этот момент люди услышали несколько артиллерийских выстрелов в городе. Эти выстрелы были сделаны по воротам Кремля по приказу Мюрата – в крепости засела горстка русских патриотов, которые обстреляли французов. Французские артиллеристы пробили ворота, безымянные защитники погибли. К концу дня все городские заставы были заняты неприятелем.

Ростопчин и русское командование не успело вывезти из города огромные запасы , боеприпасов и продовольствия. Смогли эвакуировать только небольшую часть. Успели сжечь до половины всего пороха и взорвать артиллерийские боеприпасы, патроны топили в реке. Подверглись уничтожению и склады с продовольствием и фуражом (барки с хлебом топили). Военного имущества ликвидировали на огромную сумму – 4,8 млн. рублей. Хуже всего было то, что почти все запасы оружия, которые находились в Кремлевском арсенале-цейхгаузе, остались врагу. Французам досталось 156 пушек, около 40 тыс. годных ружей и др. оружие, боеприпасы. Это позволило французской армии пополнить недостаток вооружений и боеприпасов, который они испытывали после Бородинского сражения.

В Европе восприняли известие о вступлении «Великой армии» в Москву, как верный признак поражения Российской империи в войне с наполеоновской Францией. Часть придворных стала ратовать за мир с Наполеоном. В частности, за мир выступал великий князь Константин Павлович.